Редберн: его первое плавание - Герман Мелвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды, но только однажды, жестокая мысль пришла в мою голову, что автор Путеводителя, возможно, и был автором эпопеи. Но это было несколько лет назад, и я с тех пор никогда не разрешал таким жестоким мыслям проникать в моё сознание.
Эта эпопея, экземпляр которой лежал предо мной, была построена в старом величественном стиле, и катится, как четвёрка лошадей по команде кучера. Она воспевает Ливерпуль и Мерси, его доки и суда, и склады, и товары, и якоря, и после, распространившись на презренные времена, когда «его благородные волны бесславно по Мерси катились», поэт разражается словно целый Парнас следующим: «Мир удивлённый именем его наполнился сегодня, От стран от северных до Индии границ далёких. И где-то берега его омыты широкой атлантической волной, Зимою где-то Балтика раскатывает волны, Там воды благородные поток свой ширят, Который, как любимую невесту, обвил Сицилию. Гренландия ему – большой громоздкий кит, а Галлия – щедра и вспыльчива – растит ему свой виноград; В тепле Иберии цветут сады цитронов, Под зрелым плодом гнётся натруженная ветвь; В любой стране его великий флот известен, Как самого себя он делает богатым всякий край».
Здесь также содержится изящно затушёванный намёк на г-на Роско: «Не здесь ли гениальный Р*с*о исследует всё новые следы, что прежде были неизвестны?»
Действительно, оба они – и анонимный автор Путеводителя, и одарённый бард Мерси – кажется, раздули бледненький факт того, кто именно их любимому городу Роско принёс репутацию, изящно приукрасившую его славу простого торгового местечка. Его называют современным Джиссардини современной Флоренции и об его историях, переводах и «Итальянских жизнях» говорят с классическим восхищением.
Первая Глава в методичной деловой манере начинает информировать нетерпеливого читателя о точной широте и долготе Ливерпуля, да так, чтобы в его голове сразу не смогло появиться никакого недопонимания. Затем продолжается отчёт об истории и старинных городских достопримечательностях, начиная с отчёта в Книге Судного дня Вильгельма Завоевателя.
Здесь нужно искренне признаться, однако, что, несмотря на его другие многочисленные достоинства, моего любимого автора покидает жажда беспредельной античности и пытливый дух, который не отказался бы прекратить свои исследования господства нормандского монарха, но решительно поспешил бы в тёмные века, к Моисею, Измаилу и Адаму, и, наконец, без сомнения, установил бы, что почва Ливерпуля появилась с момента мироздания.
Но, возможно, что один из самых любопытных отрывков из главы античного исследования – это нравоучительное размышление набожного автора об интересном факте, говорящем, что в 1571 году от Р. Х. жители послали письмо королеве Елизавете, прося послабление от выплат, в котором они называют себя «бедный угасающий город Её Величества Ливерпуль».
Поскольку я теперь фиксирую свой пристальный взгляд на этом, исчезнувшем и обветшалом старом путеводителе, соотнося каждый символ с разрушительным воздействием ближайшей половины века, и читаю, как эта часть старины вырастает в наше время на предыдущей старине, то мне жёстко напоминают, что мир действительно стареет. И когда я обращаюсь ко второй главе «О расширении города и увеличении числа его жителей», а затем скольжу от страницы к странице через весь том, где всё заполнено намёками на огромное великолепное место, которое с тех пор увеличилось более чем в четыре раза в населении, богатстве и блеске и чьи нынешние жители должны оглянуться назад на времена, о которых здесь говорят с раздутым чувством безмерного превосходства и гордости, то я переполняюсь ироничной печалью о тщетности всего человеческого возвеличивания. Карнизный камень сегодня – это угловой камень для завтра, и поскольку собор Святого Петра был построен по большой части из руин старого Рима, то ради всех наших башен, весьма величественных, мы не открываем карьеры, а поставляем неказистые материалы для более великих куполов последующих поколений.
И как пятьдесят лет назад этот старый путеводитель хвастался нам малозначительностью Ливерпуля, так и как современные нью-йоркские путеводители теперь хвастаются размерами города, чьи будущие жители, многочисленные, как галька на пляже, и опоясанные высокими стенами и башнями, обрамляющими бесконечные проспекты богатства и вкуса, сочтут все наши бродвеи и боувери несерьёзным зёрнышком в их Ниневии. Далеко от Гудзона, за рекой Гарлем теперь растут молодые деревья, которые закрывают свои барские столетние особняки широкими ветвями; они могут направить исследователей дальше, чтобы те проникли в тогдашние тёмные и дымные переулки Пятой авеню и четырнадцатой улицы и, идя ещё дальше на юг, смогли бы выкопать существующую дорическую Таможню и сделать её доказательством того, что их высочайшая и могущественная столица обладала греческой античностью.
Поскольку я чрезвычайно не склонен опустить предложенный образец достойного стиля из этой «Картины Ливерпуля», столь отличающийся от краткого, дерзкого и грамотного руководства по Ниагаре и Буффало, то открою теперь главу античных исследований, тем более что это развлечение само по себе предоставляет большую ценность и, возможно, редкую информацию касательно известного города, в которой читатель, возможно, нуждается и куда я совершил своё первое путешествие. Думаю, что в отношении вопроса, в котором я сам совершенно не осведомлён, намного лучше сослаться на моего старого друга, нежели отрубить от него весьма толстый филей информации, кинуть в моё собственное неубедительное рагу и потом выдать его за нечто оригинальное. Да, я отдам должное своему славному путеводителю.
И поэтому искусная печать, столь тусклая и рыхлая в низу страницы, в мягком жёлтом закате может излить на мой читательский глаз все типы приятных ассоциаций, которые даёт мне оригинал!
Нет! Во имя священной памяти моего отца и священной частной жизни всех любителей семейных воспоминаний я не сделаю этого! Я не буду цитировать тебя, старый сафьян, перед холодным лицом бесчувственного мира, из-за своей античности ты будешь всего лишь пропущен и опозорен читателями с мелочным характером; что же касается меня, то я должен быть обвинён в том, что раздуваю объём своей книги, занявшись плагиатом от «путеводителя», этой самой вульгарной и позорной из краж!
Глава XXX I
Со своим старым банальным путеводителем он совершает банальную прогулку по городу
Когда я уезжал из дома, то взял с собой зелёный сафьяновый путеводитель, предположив, что из-за большого количества судов, идущих в Ливерпуль, я, вероятнее всего, окажусь на борту одного из них, что и случилось впоследствии.
Моё ребяческое восхищение выросло из-за перспективы держать в руке надежнейшую путеводную нить для посещаемого места и всех его закоулков.
Во время плавания я внимательно изучил его страницы. Во-первых, я основательно разобрался в истории и памятниках города, как будет указано в главе, о которой я сообщу. Затем я справился со статистическими колонками, касавшимися роста населения, и поразмышлял над ними, как раньше проделывал это с таблицей умножения. Ведь я был полон решимости самостоятельно изучить весь предмет, а не удовольствоваться простым поверхностным знанием предмета, что слишком часто случается с большинством людей, изучающих путеводители. Затем я просмотрел одно за другим весьма продуманные описания общественных зданий и тщательно сравнил текст с соответствующими гравюрами, чтобы увидеть, подтверждают ли они друг друга. Да будет известно, что, включая карту, гравюр было сделано не менее семнадцати. И от частого их исследования в моём сознании настолько отпечаталась каждая колонка и ссылка, что я не сомневался в способности через мгновение признать оригинал.
Короче говоря, тогда я полагал, что мой собственный отец использовал его просто как путеводитель, и потому он был полностью проверен и его подлинность оказывалась за гранью возможного, и я не мог не думать, что достиг высот в безошибочном познании Ливерпуля, тем более что ознакомился с картой и мог обойти её острые углы с фантастической уверенностью и быстротой.
Пока я лежал на своей койке на борту судна, то в воображении выбирал погожий день, чтобы побродить по городу: вниз по улице
